Глава первая

Врать не буду, поначалу я вел себя не ахти. Карты на стол. Мне-то, конечно, хотелось бы верить, что потом я все сделал как надо. И всё-таки следует при- знать — ясной цели у меня не было. Поначалу точно не было. И это ещё мягко сказано. Раз уж я решил писать всё по-честному, так скажу честно: всё, что я делал, я делал от жадности и от большой любви к себе. Ощущение собственной значимости всегда мешало мне жить. Я честно старался избавиться от нарциссизма, но он сидит у меня в генах, и с этим уже ничего не поделаешь. Хотя иногда противно, конечно. С другой стороны, без уверенности в себе я не смог бы ни делать свою работу, ни бросить её. Познай самого себя. Вот чёрт! Сам же обещал не выпендриваться. Надо обо всём рассказать по-мужски, жёстко. Вот только жёсткости этой во мне, по-моему, не наблюдается. Надо писать короткими фразами. Использовать смелые сравнения при описании сексуальных блондинок. (Моя героиня — брюнетка, и не то чтоб очень уж сексуальная. И волосы у нее даже не цвета воронова крыла, а так, рыжеватые. Она их обычно в хвостик завязывает или в пучок, а то просто за ушами закалывает, чтоб не мешались.) В общем, так я писать всё равно не умею, а тогда, спрашивается, чего пыжиться? Каждый человек должен рассказывать историю так, как ему удобнее. И каждому человеку есть что рассказать. Вот я, к примеру, — в драки не лезу и пистолета у меня нет. Только и могу, что написать правду, а если по правде, так вполне возможно, что я в самом деле выпендрёжник. Ничего страшного. Переживу. Как Сэм любит говорить, жизнь такова, какова она есть. Но тут я с ней не согласен. По мне, жизнь такова, какова она есть, кроме тех случаев, когда она выкидывает неожиданные фортели. А выкидывает она их почти всегда. Так я работаю, и так я живу, и история у меня получается тоже заковыристая. Всей правды я до сих пор не знаю и вряд ли узнаю когда-нибудь. Ладно, не будем забегать вперёд. Приятно для разнообразия быть честным, вот и всё, что я хотел сказать. Я давным-давно живу в мире, где всё ненастоящее. Тут всегда маскарад, все друг другу подмигивают, все обо всём знают, и все слова в кавычках. Ну и пусть я не похож на честного-пречестного Филиппа Марлоу. Жизнь такова, какова она есть. Хоть я и пишу детективный роман, но сам-то я вовсе не детектив. Меня зовут Итан Мюллер. Мне тридцать три, и раньше я был галеристом. ЖИВУ Я, КОНЕЧНО, В НЬЮ-ЙОРКЕ. У меня была своя галерея в Челси, на Двадцать пятой улице, между Десятой и Одиннадцатой авеню. Наше здание, как, впрочем, и весь город, с рождения перестраивалось множество раз. Когда-то здесь были конюшни, потом гараж старых красивых автомобилей, потом тут шили корсеты, но фабрика разорилась, потому что в моду вошли бюстгальтеры. И все-таки здание продолжало жить. Его делили на части, потом снова объединяли под одним хозяином, и снова делили на части, приговаривали к сносу, отменяли приговор и, наконец, отдали под студии для начинающих художников. Некоторые начинающие художники начали носить корсеты в знак протеста против зарождавшегося тогда феминизма. Не успели новоиспеченные художницы и сценаристки под- писать договор аренды и забрать со склада коробки со скудным скарбом, как весь цвет живописи оторвал жопы с насиженных мест и перебрался в этот, мгновенно ставший перенаселенным, район. Случилось все в начале 1990-х. Кит Харинг* уже умер, Ист-Виллидж обезлюдела, Сохо тоже. У каждого встречного — либо СПИД, либо значок «борец со СПИДом». Назревали перемены. И тут как раз вспомнили про Челси. К концу 80-х там уже обосновался «Фонд поддержки искусства». Оставалось надеяться, что вернуть к жизни насквозь коммерциализированную живопись еще возможно. Но только не в богатом центре города, где искусство раз и навсегда вписалось в рынок. Застройщики, которые лучше всех знали, как в этот рынок вписаться, моментально учуяли запах денег. Они выкупили здание и снова поделили его на несколько помещений. В мае 1995-го дом № 567 по Западной Двадцать пятой улице принял в свое белостенное чрево пару десятков маленьких и несколько больших галерей. В том числе и галерею с высоченными потолками на четвертом этаже. В будущем — мою галерею. Вот интересно, что сказали бы владельцы конюшен или фабрики по пошиву корсетов, узнав, как теперь используется их собственность? Раньше тут воняло навозом, а теперь пахнет миллионами. Мегаполис, господа. Больше всего дом № 567 напоминает улей. Все арендаторы заняты в одном бизнесе — продают предметы современного искусства. Все лихорадочно активны, все завистливы. Все радуются чужим неудачам. Напыщенный и нелепый мир. Художники, владельцы галерей, продавцы, коллекционеры, консультанты и прочая шушера с жужжанием носятся по выставоч- ным залам, натыкаясь на цементные стены, и собирают сплетни вместо нектара. Парад болтунов. Сколько нуж- но посетить мероприятий, выставок (не забыть все обругать), распродаж, потом распродаж после распродажи (это когда все, что не удалось продать, выставляется втридорога)! И конечно, стандартный нью-йоркский набор: интрижки, разводы, судебные иски. Мэрилин нежно называет это здание школой. Еще бы, ведь Мэрилин здесь — королева школьного бала. Подъезда, как такового, нет. Три бетонные ступеньки, потом железная дверь, кодовый замок (помогает от воров не лучше перекрученной на петлях проволоки или картофельных очистков на полу). Все, кому надо, код знают. В случае, если вдруг вы недавно прибыли с Марса или из штата Канзас и захотели впервые в жизни побывать в художественном салоне, поймали для этого такси и приехали к дому № 567, проблем с тем, чтобы проникнуть в здание, не будет никаких. Можно подождать, пока просеменит мимо гусиным шагом какая-нибудь барышня-стажёрка с четырьмя стаканчиками кофе в руках. Один для неё и три для босса, все приготовлены истинным ценителем кофе. Или пропустить вперед живописца, который волочет в галерею свою живопись и похмелье в придачу. Живопись он обещал сдать восемнадцать месяцев назад. Или пристроиться за настоящим владельцем галереи (вроде меня). Я вылезаю из такси холодным январским утром. Понедельник. Телефон зажат между плечом и ухом, важные переговоры с коллекционером из Лондона в самом разгаре, замёрзшие пальцы не гнутся и отсчи- тывать деньги за проезд не хотят, в душе крепнет необъяснимая уверенность, что день сегодня будет — сплошной кошмар. Я ЗАКОНЧИЛ РАЗГОВОР, зашел в здание и вызвал грузовой лифт. Последние минуты тишины. Обычно я приходил к восьми тридцати, на час раньше коллег и ассистентов. Как только начинался рабочий день, кто-нибудь постоянно крутился поблизости. Я всегда умел разговаривать с людьми, поэтому и добился успеха. И по этой же причине я так ценил редкие минуты одиночества. Подошел лифт. Дверь с отвратительным скрежетом открылась и сложилась гармошкой. Мы поздоровались с лифтером Видалом, и тут у меня снова зазвонил телефон. На дисплее высветилось: «Кристиана Хальбьёрнсдоттир». Все правильно. Денек будет и вправду кошмарный. Кристиана устраивает перформансы и инсталляции. Бегемот, а не женщина, — метр восемьдесят пять, огром- ные ножищи, стрижка как у новобранца. Походка одновременно элегантная и тяжелая, уж не знаю, как ей это удается. Слон в посудной лавке, только этот слон почему-то в балетной пачке. Родилась в Исландии, а потом училась по всему миру, отсюда и такое направление в искусстве. Я искренне восхищаюсь ее работами, но представлять ее интересы — ужасный геморрой, и даже талант Кристианы не может искупить моих страданий. Я, конечно, знал, с кем связываюсь, и знал, что мои коллеги только пальцем у виска покрутили, когда услышали, что я с ней работаю. Но ее последняя выставка имела огромный успех, отзывы были хорошие, и мы всё распродали по цене, о которой и мечтать не могли. Так что мне было чем гордиться. Кристиана рыдала на моём плече от благодарности. Очень уж она любит театральные эффекты. После майской выставки Кристиана залегла на дно. Я ходил к ней домой, оставлял в двери записки, посылал письма. Может, ей хотелось таким образом привлечь мое внимание, только фокус не удался: я перестал её искать. И вот — первый звонок за несколько месяцев. Связь в лифте отвратительная, поэтому я ничего не мог разобрать, пока Видал не открыл со скрежетом дверь. И тогда я чуть не оглох от крика из трубки. Кристиана билась в истерике и тараторила что-то про Гениальную Идею и материальную поддержку. Я велел ей притормозить и начать сначала. Она шумно выдохнула. Я ожидал взрыва, но Кристиане все-таки удалось взять себя в руки. Она хотела организовать выставку летом. Я ответил, что только в августе. —Да ты ничего не понимаешь! —Понимаю. Но сделать ничего не могу. —Кончай трындеть! Ты слышал, что я сказала? —Спокойно, я уже открыл календарь. — Тут я слегка приврал. На самом деле я еще искал ключи. — Да что случилось-то? Скажи хоть, на что ты меня подписываешь? —Мне нужен весь выставочный зал. —Да ты чего? —Это не обсуждается. Мне нужен весь зал, Итан. Нужен простор и размах. Она пустилась в рассуждения о тающих льдах в Арктике. Очень научно и очень непонятно. Ей позарез нужно выставиться в июне, в разгар сезона, в день летнего солнцестояния. И чтобы непременно выключили кондиционеры. Чтобы все тут поплавились от жары и острее прочувствовали, каково приходится льдам. Ка- а-ак они тай-йут. Всё тай-йет. Она приступила к изложению пятой по счету теории глобального потепления, и я позволил себе сосредоточиться на поисках ключей, которые решили эмигрировать на самое дно портфеля. Наконец я их выудил, отпер галерею и снова начал слушать. Кристиана рассказывала, как она тут всё вверх тормашками перевернет. —Нет, моржа я сюда притащить не дам. Она сердито засопела в трубку. —Да это вообще незаконно, скорее всего. Кристиана, ты меня слушаешь? Ты хоть узнавала, можно ли возить по городу зверей? Она посоветовала мне отсосать и бросила трубку. Сейчас перезвонит. Я положил телефон на стол и занялся делами. Сначала прослушаем автоответчик. Шесть сообщений от Кристианы, все между четырьмя часами утра и пятью тридцатью. Интересно, кого она думала тут застать? Несколько звонков от коллекционеров, все интересуются, когда они смогут забрать купленные шедевры. В галерее шли две выставки. На одной — чудные, мягко переливающиеся картины Эгао Ошимы. На другой — гениталии из папье-маше. Художник — Джоко Стейнбергер. Ошиму всего продали еще до открытия экспозиции. Даже гениталии пошли в ход. Ими заинтересовался Уитни*. Месяц удался. Прослушав сообщения, я взялся за электронную почту. Переписка с клиентами, приглашения на художественные ярмарки. Машину светской жизни надо все время смазывать: договариваться о встречах, смотреть новые картины. Главное в нашем деле — не останавливаться. Приятель, мой коллега, настойчиво спрашивал, удалось ли мне найти работы Дейла Шнелла. Я ответил, что, кажется, напал на след. Мэрилин прислала мне кошмарную карикатуру, которую на неё нарисовал один художник. Что-то в стиле Гойи. Мэрилин представала в образе Сатурна, поедающего своих детей. Самой ей этот мрак и ужас очень понравился. В половине десятого явилась Руби и принесла кофе. Я взял стаканчик и выдал ей инструкции на день. В девять тридцать девять прибыл Нэт и сразу сел за верстку каталога к следующей выставке. В десять двад- цать три телефон снова зазвонил. «Номер скрыт». Как вы догадываетесь, половина моих клиентов платит за эту услугу. —Итан! — Этот мягкий тон я узнал мгновенно. С Тони Векслером мы знакомы всю жизнь. Вот таким я хотел бы видеть своего отца. В отличие от отца настоящего, Тони я не презирал. Он работал на папочку, и работал сорок лет подряд. Психоанализом можете заняться сами. Чтоб картина была яснее, добавлю: когда отец чего-то от меня хочет, он посылает ко мне Тони. В последние два года отец чего-то хотел все чаще. У него случился инфаркт, а я не пришел навестить его в больнице. С тех пор он мне звонит раз в два месяца, вернее, не он, а Тони. Вы скажете, не очень-то это часто. Просто вы не знаете, сколько мы общались до того. С моей точки зрения, раз в два месяца — это как-то чересчур. Можно бы и пореже. Лично я никаких мостов наводить не собирался. Если папочка строит мост, значит, хочет содрать деньги с проезжающих. Так что слышать Тони я был рад, а вот слушать — не готов. —Мы читали отзывы о твоих выставках. Твоему папе было очень приятно. Говоря «мы», Тони имеет в виду одного себя. Я открыл галерею девять лет назад. Тони тут же подписался на наш каталог и, не в пример многим другим подписчикам, читал его от корки до корки. Тони — настоящий интеллигент. В наш век это слово уже ничего не значит. Меня всегда поражало, сколько всего Тони знает о нашем бизнесе. И когда он говорит «твой отец», он тоже имеет в виду себя. Он приписывает хозяину собственные чувства. Он приобрел эту привычку, поскольку, как мне кажется, не очень ловко себя чувствовал от того, что мои отношения с наемным служащим отца были намного лучше, чем отношения с самим отцом. Ладно, меня-то не обманешь. Мы поговорили об искусстве, о Стайнбергере и его возврате к свободной фигуративности*, о планах Ошимы и о связи между этими выставками. Я все ждал фразы «Твой папа хочет...». —Я тут видел то, что тебя заинтересует. Новые работы, — сказал Тони. В нашем деле сезон охоты должен быть открыт всегда. И поэтому каждый галерист довольно быстро формулирует свои правила отбора. У меня тоже есть правило, и очень жёсткое: если ты чего-то стоишь, я тебя найду, а если нет — не звони мне, я о тебе и слышать не хочу. Может, методы работы у меня драконовские, но другого выхода нет. Либо я следую этому правилу, либо выслушиваю бесконечные просьбы знакомых. Каждый пытается тебя убедить, что если б ты пришел на первую выставку сводного брата мужа лучшей подруги их золовки в еврейском культурном центре в Бруклине, то не устоял бы, был бы обращен в новую веру и умолял бы позволить тебе выставить на голых стенах твоей никчемной галереи эти шедевры. «И ты, Тони?» —Да что ты? — ответил я. —Это рисунки. Пером и фломастером. Тебе понравится. Я нехотя поинтересовался, кто художник. —Он из Кортс, — ответил Тони. Кортс — это Мюллер-Кортс, квартал в Квинсе. Самый большой и безопасный район новой застройки во всем штате. Его возвели после войны, и дома там предназначались для среднего класса. Такая псевдоутопия — улицы, залитые ярким белым светом, двадцать шесть тысяч респектабельных жителей, два десятка высоток, два гектара земли. Памятник богатству, напыщенности, а заодно памятник всем арендодателям. Гнойный прыщ на лице и без того мерзкого района, который к тому же носит мое имя. И я размяк. Проникся сочувствием к художнику, живущему в такой чёртовой дыре. Хотя сочувствие — не повод для совместного бизнеса. Я этот богом проклятый район не строил, это мой дедушка постарался. Я не обслуживал эти дома и не довел их до нынешнего состояния. Это заслуга папочки и братьев. И все-таки я поддался. Что такого плохого случится, если я просто гляну на «художника» и на его «картины»? Главное, чтоб не начали болтать, будто моя галерея распахнула двери для всех страждущих. А тут всего-то и надо, что сходить и посмотреть. Невелик труд. Уж для Тони я могу выделить время. Глаз у него намётанный. Если он говорит, что мне понравится, так, скорее всего, и будет. Нет, браться за новенького я не собирался. У меня и так от клиентов отбоя не было. Просто людям нравится, когда эксперт подтверждает, что у них хороший вкус. Наверное, и уравновешенный Тони поддался этому соблазну. —Дай ему мой электронный адрес. —Итан... —Или пускай зайдет. Только скажи, чтоб сначала позвонил и сослался на тебя. —Итан, я ему ничего не скажу. —Почему? —Потому что я не знаю, где его искать. —Кого? —Художника. —Как не знаешь? —Не знаю. Он пропал. —Как пропал? —Совсем пропал. За квартиру три месяца не платит, на людях не показывается. Там забеспокоились: не умер ли? Комендант вскрыл дверь, но тела не нашел, зато нашел рисунки. Слава богу, он догадался сначала мне позвонить, а ведь мог бы и сразу их на помойку вынести. —Он тебе напрямую позвонил? —Он позвонил в управляющую компанию. А те стали звонить начальству. Поверь мне, было из-за чего. Эти рисунки не отсюда. —Рисунки. — Как-то мне с трудом во все это верилось. —Да, рисунки. Но это живопись. Настоящая. —И на что похоже? —Трудно сказать. Так словами не опишешь. — Тони вдруг занервничал, чего с ним обычно не случалось. — Поезжай и посмотри сам. Там дело не только в рисунках, но и в самой комнате. Я сказал, что это фраза из рекламного буклета. —Ладно тебе, Итан, не ворчи. —Тони, ты правда думаешь, что... —Правда думаю. Когда приедешь? —Ближайшие пару недель я очень занят. Надо съез- дить в Майами. —Нет, давай сегодня. Во сколько ты будешь? —Ни во сколько. Ты что, совсем, что ли? Какое сегодня! У меня работы полно. Сейчас прямо все бро- шу и приеду! —А ты прервись ненадолго. —Да я еще даже не начал. —Ну так тем более. —Я могу... в следующий вторник заехать. Догово- рились? —Сейчас машину за тобой пришлю. —Тони, никуда они не денутся, твои рисунки. По- дождут. Он укоризненно замолчал. Правильно, лучшая защи- та — нападение. Я положил мобильный на стол и собрался спросить у Руби, какое у нас на сегодня рас- писание. Тони снова заквакал из трубки: —Не спрашивай! Не спрашивай ее! —Я... —Садись в такси. Встретимся через час. Я взял пальто, портфель и пошел на угол ловить машину. И тут телефон снова зазвонил. Кристиана подумала и решила, что можно сделать выставку и в августе.