"Германия самоликвидируется? — что за абсурдные страхи, подумают многие, глядя на эту солидную страну с ее 80-миллионным населением, расположенную в центре Европы: на ее города, промышленность, автомобили, торговлю и преобразования, на ее образ жизни... Но страна представляет собой то, что в совокупности представляют собой ее жители с их духовными и культурными традициями. Без людей она была бы лишь географическим обозначением. Однако немцы постепенно отходят на задний план. Тот нетто-коэффициент воспроизводства населения 0,7 или меньше, какой мы имеем вот уже 40 лет, означает, что поколение внуков постоянно вдвое меньше поколения дедов. Число рождений в Германии падало, начиная с ежегодных более чем 1,3 млн в первой половине 60-х годов до 650 тысяч в 2009 году. Если так пойдет и дальше — а почему что-то должно измениться в этой тенденции, которая держится уже больше четырех десятилетий,— то через три поколения, то есть через 90 лет, число рождений в Германии окажется в пределах от 200 до 250 тысяч. И лишь половина из них — это самое большее — будут потомками населения, жившего в Германии в 1965 году.
Тем самым немцы как бы самоликвидируются. Пусть кое-кто расценивает такую участь как справедливое возмездие народу, породившему эсэсовцев,— только этим и можно объяснить временами проскальзывающую затаенную радость по поводу сокращения немецкого населения. Другие находят утешение в том, что и маленький народ может жить и выживать, и кивают на Данию с ее 5 млн населения. Мол, в будущем и Германия станет такой же Данией, только на чуть большей территории. Разве это так уж плохо? И чем это плохо? Может, оно бы и ничего, если бы не было качественных демографических сдвигов по ту сторону чистого нетто-коэффициента воспроизводства населения, равно как и миграции бедности, а также наплыва населения из-за границы.

Из социологически верной, но банальной формулы, что в обществе все взаимосвязано, развилась тенденция все валить на общественные отношения и тем самым освобождать отдельного человека морально и в широком смысле от ответственности за себя и свою жизнь. Словно мучнистая роса, политкорректность обложила вопросы структуры и управления общества и осложнила как анализ, так и терапию.

Так, слишком долго оставалось незамеченным, что старение и сокращение немецкого населения происходит с качественными изменениями в его составе. Помимо чистой убыли населения будущему Германии грозит прежде всего непрерывный рост числа менее стабильных, менее интеллигентных и менее дельных людей.

Тревожиться за Германию как страну немцев уже считается почти неполиткорректным. Это объясняет многие табу и полностью заболтанную немецкую дискуссию на такие темы, как демография, семейная политика и приток иммигрантов. Я думаю, что без воли к здоровому самоутверждению нации нам никогда не разрешить наши общественные проблемы.
Условия существования общественных формаций непрерывно изменяются, лишь немногое остается таким, как было. Не всегда перемены ведут к лучшему, как показали ужасные заблуждения ХХ века. Однако есть жесткие элементы общественной стабильности, которые на протяжении долгого времени противятся переменам. К таким элементам относятся региональные и национальные особенности народов. Если, например, десять сицилийцев и десять фризов будут делать одно и то же, то в результате получится совсем не одно и то же. К таким жестким элементам относятся также влияния религии, обычаи, семейная артель и уважение к старшим. Эта склеивающая мастика действует стабилизирующе в противовес тенденции к разобщенности, причем не только в отношении отдельных единиц, но и больших общественных групп, целых обществ и народов. Совершенно различное развитие британского и русского обществ — яркий пример этого. Обе империи были когда-то основаны племенами викингов (варягами в случае России, норманнами в случае Англии), и тем не менее они пошли такими разными путями.

Многосторонний провал ставки на политику стимулирования развивающихся стран показал, что ни общество, ни народное хозяйство просто так не "сотворишь" из одного лишь желания. Экономическое и культурное развитие приобретает в Центральной Африке и в исламских странах Ближнего Востока совсем другой оборот, чем в Восточной Азии. Управляемая коммунистами часть Европы сворачивает на иной путь, в отличие от западных рыночных экономик. Также и среди последних были и есть большие различия, причем не только между странами, но и внутри отдельно взятой страны.
Хоть и не существует научно приемлемых методов сравнения обществ с различными путями развития и различными культурами, однако можно, пожалуй, легко прийти к единодушию насчет того, что обстановка в Германии в основном предпочтительнее, чем в Румынии, и что жизнь в Румынии по сравнению с жизнью в Судане в большей степени заслуживает предпочтения. Далее мы знаем, что условия жизни в Судане не настолько плохи, чтобы не превзойти условия в Сомали.

Хотя генетическое оснащение людей всех стран и народов во многом сходно, имеющиеся и подтвержденные различия в любом случае существенно меньше, чем различия в состоянии развития государств, обществ и народных хозяйств. Однако есть большие различия в менталитете народов и обществ. Это касается не только традиционных религиозных и прочих связей. Это касается и нормативных внутренних и внешних механизмов управления человека, это касается структур лояльности, масштабов социальных рангов, равно как и стимулов для усердия, собственной инициативы и материальных ориентиров.
Распространение знания, техники и промышленных форм производства по всему миру соответствует логике рыночного хозяйства и способствует развитию человечества в целом. Но выясняется, что государства и общества не способны в одинаковой степени использовать шансы развития, которые дает индустриализация. Все исследования показывают, что народные хозяйства, общества и государства тем успешнее, чем усерднее, образованнее, предприимчивее и интеллектуальнее население.

В конечном счете наши сильные стороны в международной конкуренции основаны прежде всего на высоком уровне образования, плодотворности идей, сноровке, старательности и мотивации людей нашей страны. Ведь мы обязаны постоянно поставлять на рынок новые продукты и услуги, и они должны быть конкурентоспособными не только в аспекте расходов на зарплату, ибо производство зарплатоемких продуктов мы уже в значительной степени передали в другие страны.

Народное хозяйство, функционирующее на основе разделения труда,— это комплексный механизм. Оно нуждается в предложении простых услуг и квалифицированной ручной работы, нужна солидная правовая система, упорядоченное управление и хорошие учителя в той же степени, что и математики, инженеры, ученые в области естественных наук и техники. Однако лишь последние образуют группу, которая, собственно, двигает технический прогресс, определяет направление и объем технических инноваций и форсирует развитие новых или улучшенных продуктов и методов.

Численность немецких выпускников высшей школы в так называемых МИНТ-специальностях (математика, информатика, наука, техника) выросла с 1993 до 2007 год с 69 до 76 тысяч. Но в странах ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития) в 2006 году МИНТ-образование получили 7,8 процента выпускников; Германия и США со своими 5,8 и 5,5 процента соответственно не достигли в этом даже среднеарифметического уровня, тогда как Швеция с 10,9 процента, Япония с 9,5 процента и Великобритания с 9,0 процента заметно превзошли этот уровень. Даже если процентная доля немецких МИНТ-выпускников в будущем увеличится, это не будет означать абсолютного прироста вследствие демографического уменьшения числа будущих выпусков. На основе большого прироста МИНТ-выпускников на Дальнем Востоке доля немцев среди МИНТ-выпускников всего мира будет существенно уменьшаться, а тем самым будет сокращаться и доля Германии в инновациях.
Непрерывное сокращение количественного потенциала научно-технической интеллигенции будет продолжаться. То, что рождаемость в Германии между 1965 и 2009 годом упала наполовину, а к 2050 году сократится вдвое еще раз, означает также, что в Германии сегодня рождается лишь половина талантливых голов поколения, рожденного в 1965 году, а еще через два поколения их родится лишь четверть — только по демографическим причинам. Конечно, при этом уменьшается, соответственно, и число неталантливых, но ведь они не вносят никакого вклада в предотвращение "узких мест" в народнохозяйственном и общественном развитии.

Часто приходится слышать, что демографической угрозе для инновационного потенциала можно противостоять повышенной квотой выпускников высшей школы. Но этот рецепт может быть действенным лишь в том случае, если среди тех, кто сегодня еще не учится, но в будущем должен пойти учиться, в большом числе отыщутся высокоодаренные в естественных науках дети. Однако едва ли такое случится, ведь в сегодняшнем контингенте абитуриентов 95 процентов действительно высокоодаренных получают аттестат, а из лучших абитуриентов уже 100 процентов учатся в вузах. Все те экономисты, специалисты по организации производства, юристы, германисты, политологи, социологи и философы, которые выходят из стен наших университетов, весьма способствуют общему уровню образования, однако их вклад в научно-технический прогресс все же равен нулю. Ну не бывает в культурологии и общественных науках систематического прогресса, точно так же, как не бывает его в поэзии или изобразительном искусстве. Творения Энди Уорхола — не лучше работ Брейгеля, они всего лишь другие, Джеймс Джойс писал не лучше, чем Гете, а просто иначе, и Генри Мур лепил не лучше Шадова, только по-своему. Напротив, двигатели внутреннего сгорания сегодня другие, чем 100 лет назад, а главное — лучше со всех точек зрения. То же самое касается ламп накаливания и телефонов.

В то время как доступ к языку, культуре и искусству — разумеется, в различной степени — возможен для всех людей, обладающих хоть каким-то интеллектом, для математики и естественных наук это не так; их характер ставит условием определенное формальное мышление, в противном случае доступ, так сказать, виртуально закрыт. Это знает каждый школьник, хоть однажды не сумевший вывести у доски уравнение.
Решающим, однако, является нечто другое: немецкая миграционная политика последних десятилетий приманивает не отличников учебы чужих народов, а преимущественно сельских жителей из скорее архаичных общин, где они стояли на нижних ступенях социальной — равно как и образовательной — лестницы.

Возрастная пирамида населения Германии позволяет отчетливо видеть, что миграция существенно смягчила влияние снижения рождаемости: доля детей, родившихся от местного населения, с середины 60-х годов упала на 65 процентов, но благодаря мигрантам общее число родившихся в Германии сократилось "всего лишь" наполовину. Если коэффициент рождаемости мигрантов останется выше среднего немецкого, то и без дальнейшей иммиграции "разбавление" коренного населения продолжится. Это само по себе неплохо. Но, если из-за этого ухудшится срез образования и квалификации, на немецком будущем это скажется весьма отрицательно.

За счет трансфертных социальных выплат в Германии живут:

— 8 процентов коренного населения;

— 9 процентов мигрантов из ЕС-24;

— 10 процентов мигрантов из Южной Европы;

— 12 процентов переселенцев;

— 13 процентов мигрантов с Дальнего Востока;

— 16 процентов мигрантов турецкого происхождения;

— 18 процентов мигрантов из бывшей Югославии;

— 24 процента мигрантов из африканских стран.

Кто живет за счет государственных трансфертных выплат, тот не платит налоги и пошлины, но претендует, как все остальные граждане, на государственные льготы во всем, начиная от школы и жилья и кончая медицинским обслуживанием. Проанализируем действительное состояние дел: три группы мигрантов с наибольшим дефицитом образования и самыми высокими социальными затратами — именно те, которые размножаются активнее всех. Люди с миграционным фоном Югославии, Турции, Ближнего и Среднего Востока, а также стран Африки составляют 6 процентов населения Германии, но на них приходится добрых 11 процентов всех детей моложе 15 лет и отчетливо более высокая доля рождаемости. Группы с самой высокой динамикой населения имеют самое низкое образование и показывают самый низкий рост образования в поколении родившихся уже здесь. При этом они представляют собой демографическую проблему, а вовсе не ее решение. А именно приходится опасаться того, что они поспособствуют размножению выше среднего уровня того необразованного и зависимого от социальных выплат низшего слоя, который омрачает перспективы развития Германии.
Мы теряем работоспособность. Неквалифицированными, то есть не имеющими профессионального образования, в 2007 году были 15,2 процента молодых людей в возрасте от 20 до 29 лет. Такое развитие вызывает особую тревогу, поскольку с конца 80-х годов квоты безработных среди людей с низкой квалификацией сильно растут. В 2005 году эти квоты составляли около 26 процентов и были почти в три раза выше, чем у людей, имеющих законченное профессиональное образование. Уже сейчас можно предвидеть, что эти молодые люди в будущем образуют прочное ядро населения, зависимого от социальных выплат.

Относительно небольшая доля детей рабочих и представителей нижнего слоя среди абитуриентов и студентов вузов в Германии часто оценивается — этой точки зрения придерживается и ОЭСР — как признак недостаточной проницаемости немецкой системы образования. Но можно прийти и к другим заключениям: с начала XIX века и до сравнительно недавнего времени — за несколько десятилетий до сегодняшнего дня — немецкая система образования была ведущей в мире и предлагала, по крайней мере самым одаренным из нижнего и среднего слоев, высокие шансы для карьеры. Чем выше проницаемость системы образования, тем скорее и полнее исчерпывается потенциал высокоодаренных из нижних слоев.

Особенно парадоксальный — и убедительный — пример тому дает ГДР, где прилагали специальные усилия к тому, чтобы как можно большая часть студентов набиралась из так называемого рабочего класса. Там были созданы многочисленные возможности для карьерного роста рабочих. Результатом стало то, что университетский потенциал рабочих в ГДР сократился. В 1954 году 12 процентов студентов в научных вузах ГДР происходили из так называемой интеллигенции (как минимум один из родителей имел высшее или среднее специальное образование) и 48 процентов из так называемого рабочего класса. Доля последних непрерывно падала все 40 лет существования ГДР. В 1989 году, при последнем наборе, 78 процентов студентов происходили из прослойки интеллигенции и лишь от 7 до 10 процентов — из рабочего класса.

Измерения уровня интеллекта в ГДР показали, что в среднем самый низкий IQ имели студенты, изучавшие марксизм-ленинизм. Однако в ГДР было учреждение, которое действительно поддерживало высокоодаренных учащихся, это так называемая математическая олимпиада. Уже в 1970 году обнаружилось, что доля детей рабочих и крестьян в окончательном отборе непрерывно падала, потому что родители участников конкурса зачастую представляли собой тех, кто сделал социальную карьеру. Поэтому исследование образования ГДР, результаты которого по большей части держались в тайне, уже не могло пройти мимо факта наследственности интеллекта.

Неважно, насколько проницаема система образования, всегда и всюду действует логика: чем более проницаема система, тем быстрее интеллектуально истончается нижний слой. Там остаются те, кто приобретает самую простую квалификацию и все менее востребован на рынке труда. Эту тенденцию мы наблюдаем по всему миру во всех индустриальных странах.
В обществе в целом проблема растущего нижнего слоя состоит не в государственном финансировании его существования — немецкое народное хозяйство в долгосрочной перспективе еще достаточно богато, чтобы нести эти расходы,— а в постепенном отключении этого нижнего слоя от общества и в последствиях, которые вырастают из этого для всего государства, для его общественной стабильности и будущности. По демографическим причинам доля нижнего слоя в населении непрерывно растет. В отношении мигрантов уже было показано, что особенно много потомства имеют те мигрантские группы, которые приходится классифицировать как самые необразованные, то есть в первую очередь это мигранты из Турции, с Ближнего Востока и из Африки. На это же указывают и результаты изучения рынков труда. По этим данным женщины, которые не очень хорошо интегрированы в рынок труда, а то и вовсе не интегрированы, более склонны рожать, еще больше увеличивая количество детей в семье.
Школьное образование и воспитание детей из так называемых необразованных слоев осуществить намного труднее, а успехи их намного ниже, чем у других детей. Интеллект, однако, наследуется на 50-80 процентов, поэтому послойные различия в репродуктивном поведении, к сожалению, означают и то, что унаследованный интеллектуальный потенциал населения непрерывно слабеет. Этот эффект в долгосрочной перспективе решающим образом сказывается на будущности общества.

С того времени, как Чарльз Дарвин в 1859 году опубликовал свой труд "Происхождение видов", а Йоганн Грегор Мендель в 1865-м свое сочинение "Опыты над растительными гибридами", стало очевидно, что живая природа, а тем самым и человек эволюционирует посредством механизма селекции и наследования свойств. К наследуемым свойствам принадлежат и способности мозга. Только поэтому млекопитающие с принципиально сходной основной структурой мозга развивают разный профиль и уровень интеллекта; приматы выделяются интеллектом среди млекопитающих, а человек — среди приматов. Всякий кинолог или коневод, собственно, кормится на том, что существуют большие различия в темпераменте и профиле одаренности животных, и эти различия наследственные. Это значит также, что некоторые животные просто намного тупее или намного умнее остальных представителей их породы.

Френсис Гальтон был первым, кто занялся на основе дарвиновской теории происхождения видов изучением развития и наследования человеческого интеллекта. Он был отцом исследования интеллекта. Эти исследования пробудили опасения, что различная фертильность разных групп населения окажет вредные воздействия и сможет поставить природную селекцию как бы с ног на голову. В основе этих опасений лежала простая логическая мысль: если верно, что интеллект частично наследуем, и если верно, что группы населения с различным интеллектом имеют разную репродуктивную способность, то последняя скажется на среднем уровне интеллекта этого населения.

Для контекста, о котором здесь идет речь, неважно, составляет ли наследуемость интеллекта 40, 60 или 80 процентов. Как бы ни осуществлялся интеллект, при более высокой относительной фертильности людей с низким интеллектом падает средний интеллект основной массы.

Подведем итоги: наше общество сокращается, стареет, становится более разнородным и менее работоспособным, если сравнивать по факторам образования. То, что в Германии слишком много детей растет в так называемых необразованных слоях зачастую с пониженным интеллектом, снижает наш умственный уровень. Доля людей, которые из-за недостатка образования, а также низкого уровня интеллекта лишь с трудом могут интегрироваться в современную жизнь, увеличивается.