Знакомьтесь, Орсон Уэллс.

Rosebud

Питер Богданович : А что ты думаешь о Хичкоке? [Короткая пауза.] Ты как-то сказал, что он был первым режиссером, внушившим тебе желание снимать фильмы. Орсон Уэллс: Это когда он снимал свои английские картины наподобие Человека, который слишком много знал, Леди исчезает и Тридцать девять ступеней — в особенности, Тридцать девять ступеней. Лучший из его английских фильмов. Из американских я больше всего люблю тот, сценарий которого написал Торнтон Уайлдер. В нем еще Джо [Коттен] сыграл... Тень сомнения — Хичкок и сам любит его больше других. Там очень помогла природная теплота Торнтона. Во многих работах Хича присутствует ледяная расчетливость, которая меня отталкивает. Он говорит, что не любит актеров, но временами мне начинает казаться, что он и людей-тo любит не очень. А как насчет Феллини? А как насчет небольшой передышки? И вообще, какое отношение Феллини имеет к Хичкоку? Мне просто была интересна твоя реакция. Я знаю, тебе не нравится Дорога. И я не видел Джульетту и духов. А Сладкую жизнь? В сущности, Феллини — это мальчик из провинции, который так и не добрался до Рима. И все еще мечтает о нем. Нам же следует быть очень благодарными ему за эти мечты. В определенном смысле, он так и стоит за воротами города, заглядывая в них. Вся сила Сладкой жизни порождается провинциальной неискушенностью. Это же целиком и полностью придуманный фильм. Может быть, из-за этой "провинциальности" я и люблю Маменькиных сынков больше других его фильмов. Он лучший после Белого шейха. Как ты думаешь, не правильнее было бы, если в 8 1/2 Феллини сыграл себя сам? [Марчелло] Мастроянни в качестве кинорежиссера меня как-то не убеждает. О, но это же в точности представление Феллини о том, каким ему хотелось бы быть... И то, что в этом фильме хорошо, то попросту чудесно. Ладно, думаю нам пора услышать твое мнение о Годаре. Ну, раз уж ты так настаиваешь. Он определенно обладает влиянием, — если вообще не является лучшим кинохудожником последнего десятилетия, — а режиссерское дарование его огромно. Другое дело, что я не могу воспринимать его всерьез как мыслителя — вот тут мы с ним, похоже, расходимся, потому что он-то себя таковым и считает. Идейное содержание — вот что заботит его ныне, а оно, как и идейное содержание большинства фильмов, может быть записано на булавочной головке. Но что в нем замечательно, так это его чудесное презрение к механике кино и даже к кино как таковому — своего рода анархическое, нигилистическое презрение к выразительной среде — и оно, в самых лучших и сильных проявлениях Годара, способно вызвать настоящий восторг. Кто из американских режиссеров нравится тебе меньше всех? [Изъято цензурой.] После этого вопроса я записал целую бобину, содержавшую нападки Орсона на режиссеров, к которым он питает неприязнь. Материал получился очень и очень красочный, однако затем, когда я перепечатал записанное мной в этот день и отослал машинопись Орсону, от него пришло письмо, никакого выбора мне не оставившее: Дорогой Питер! Нравится ли тебе получать оплеухи от других режиссеров? Они ранят, не правда ли? Ты говоришь себе, что они тебя злят, а на самом деле, они тебя уязвляют. Я знаю это по себе. Дурное слово, услышанное от коллеги, способно испортить мне целый день. Мы нуждаемся в ободрении куда сильнее, чем готовы признаться — даже себе самим. Воздух Голливуда и так уж отравлен, зачем же и нам грязнить его? Конечно, я терпеть не могу фильмы, о которых мы говорили в тот день, но я не питаю ненависти к людям, которые их снимали. И не хочу расстраивать их, даже слегка. Ты сказал мне по телефону, как тебя рассмешили мои слова о том, что [имя вычеркнуто] следовало бы посадить в тюрьму. Давай смягчим приговор. Нашей книге он не так уж и нужен. И всегда помни, что твое сердце есть маленький садик Господа нашего. Вечно твоя, Луиза Мяу [sic] Олкотт. Кто-то может, конечно, отметить и определенные исключения — Микеланджело Антониони, к примеру, — на которые деликатность Орсона не распространяется. Он изъявляет также веселую готовность нападать на покойников. "Этот дурацкий пантеон, — сказал он мне однажды, — вполне законное стрельбище". Вот послушай, это из интервью, данного тобой во Франции в 1958-м. [Читает.] "J'admire beaucoup...". Подвинься поближе к микрофону. Я хочу, чтобы твои читатели поняли, какой на редкость инквизиторский нажим... Пленку-то читатели все равно не услышат. Эту мелкую техническую проблему тебе по силам решить, Питер. [Возобновляет чтение]: "J'admire beaucoup...". Один французский выговор чего стоит... [Продолжает]: "...Mizoguchi". Что?. Мидзогути. А теперь ты на каком языке говоришь? Ты отлично знаешь, кто такой Мидзогути. Я же тебя цитирую. Сомневаюсь. Как, говоришь, его зовут? Мидзогути. [ОУ разражается хохотом.] Ну, брось, Орсон, — он великий режиссер. Да я просто не знаю, что я им наговорил. Они же печатают только то, что хотели услышать. Скорее всего, дело было так: "Qu'est-ce que vous pensez de Meezagooochee?". "О! — ответил я. — О!" Большое такое, одобрительное "О", понимаешь, поскольку я уже слишком устал для того, чтобы попытаться соорудить на кинематографическом французском что-нибудь посложнее. "Мидзогуги... О!" [Снова хохочет.] А правда, я полагаю, СОСТОИТ В ТОМ, ЧТО НИ ОДНОЙ его картины ты никогда не видел! Ты просто не понимаешь, что делают с человеком интервьюеры. Эти мне знатоки с магнитофонами — вот ты, дай тебе достаточно времени, и ты любого сломаешь... Думаю, я в тот раз долго костерил Антониони и решил, что стоит сказать о ком-нибудь и доброе слово. И на самом деле, все, что я сказал, это "О!"... Ты хочешь сделать какое-то замечание? Делай, не стесняйся. Ну, человек ты, конечно, бессовестный, однако, по-моему, вкус у тебя, в общем и целом... Плохой!.. Сказать по правде, Питер, я принадлежу к людям типа "я-ничего-не-понимаю-в-искусстве-но-хорошо-знаю-что-мне-нравится". Если произведение искусства не доставляет мне удовольствия, я никаких обязательств перед ним не ощущаю. Я ценю некоторые картины, книги и фильмы за удовольствие, которое испытываю в их компании. И если какой-то автор удовольствия мне не доставляет, я не считаю своим долгом расшаркиваться перед ним. Мой энтузиазм силен, мои интересы довольно широки, и я постоянно стараюсь расширить их. Но без натуги. Без. Я и вправду человек, как ты выразился, бессовестный, поскольку не напрягаюсь в стараниях объять то, что ни о чем мне не говорит. Ну, в ЭТОМ-ТО ничего бессовестного нет... Что-то я не слышу в твоих словах большой убежденности. Ты просто пытаешься представить все так, точно твои вкусы по-обывательски просты, однако вот здесь, в документах... О Боже, мистер Гувер!.. Пожалуйста, не цитируйте меня больше. Я ничего такого в виду не имел.