Выпуская свои воспоминания одновременно в семнадцати странах (для мировой книгоиздательской практики случай небывалый), Салман Рушди позиционировал их как политическое — и потенциально опасное — высказывание. В свое время знаменитые «Сатанинские стихи» вышли только в Англии, США и еще нескольких странах — многие другие, в том числе Россия, так никогда и не увидели эту книгу напечатанной. До скандала перевести и опубликовать ее не успели, а после издатели боялись угроз со стороны исламистов (по большей части отнюдь не голословных: японский переводчик книги был убит террористами, норвежский и итальянский выжили чудом). Чтобы избежать повторения этой ситуации в случае с «Джозефом Антоном», писатель решил связать издателей мира круговой порукой — теперь все они оказались в одной лодке, так что противостоять новым нападкам мусульман им, в случае чего, придется сообща.

 

Впрочем, ни нападок на новую книгу Рушди, ни особенных скандалов вокруг нее ожидать не стоит. Что бы ни думали по этому поводу сам автор и его всесильный агент — легендарный Эндрю Уайли (один из ключевых персонажей как книги, так и мировой литературной политики), — «Джозеф Антон» располагается преимущественно в литературной, а не провокативно-политической сфере.

 

Все, кто хотя бы в общих чертах знаком с биографией Салмана Рушди, едва ли удивятся, узнав, что большая часть книги — почти семьсот страниц из восьмисот пятидесяти — посвящена десятилетию, проведенному писателем в тени знаменитой фетвы. В холодный и ветреный День всех влюбленных 1989 года писатель узнал, что за роман «Сатанинские стихи» (или, правильнее, «Шайтанские аяты») мусульманский лидер Ирана аятолла Хомейни приговорил его к смерти — Рушди мог оказаться легкой добычей любого «бесстрашного мусульманина», который вздумал бы привести приговор в исполнение. Чтобы подкрепить волю своего духовного отца материально, иранское правительство назначило за голову «вероотступника, богохульника и кощунника» награду в миллион долларов. Охота началась.

 

В наше время такое развитие событий не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Однако, как выясняется при взгляде из дня сегодняшнего, 1980-е были безоблачным и счастливым десятилетием, а потому подобного оборота не ждал никто. До религиозных боев на руинах Югославии и Советского Союза, до исламского терроризма, да что там, до Pussy Riot и нынешнего православного ренессанса, большинству интеллектуалов казалось, что религия — это такая милая винтажная вещица, которая, конечно, сохраняет ностальгическую ценность для некоторой части общества, но в целом является поводом скорее для просвещенной дискуссии, чем для убийства. В те вегетарианские времена никто не ждал от ислама столь выраженного (и столь недоброжелательного) интереса к литературе и — шире — к культуре в целом.

 

Именно новизна ситуации сыграла против Рушди. Если сейчас прогрессивные либералы более или менее единодушно сплачиваются вокруг любого человека, пострадавшего от религиозного фанатизма, то в 1989 году общество раскололось: Рушди предали многие из тех, кого он считал «своими». Кто-то (как нобелевский лауреат Гарольд Пинтер), конечно, сразу и безоговорочно встал на сторону писателя. Однако были и те, кто (как нобелевский лауреат Иосиф Бродский) заподозрил Рушди в том, что он прекрасно понимал, что делает, и, включая в текст спорные моменты, всего лишь пытался подогреть интерес к самому себе и к своему роману — по мнению многих критиков, переусложненному и неудачному. Кто-то (как Джон Ле Карре и другие интеллектуалы-леваки) изо всех сил бросились «понимать чувства» оскорбленных мусульман и порицать Рушди за резкость и, как сказали бы сегодня, неполиткорректность. Кто-то сочувствовал издателю и книготорговцам — именно на их долю выпала основная доля нападок и угроз — и косвенным образом возлагал вину за это на Салмана Рушди. Кто-то напрямую обвинял Рушди в гибели людей — как причастных к публикации книги, так и пострадавших в ходе спровоцированных ею волнений.

 

Именно о том, каково было ему — интеллектуалу-белоручке, привыкшему считать себя счастливым обитателем башни из слоновой кости, — столкнуться с реальностью во всей ее безжалостной полноте, и пишет Рушди в первую очередь. О том, каково это — гордецу, привыкшему взирать на окружающих сквозь призму собственной исключительности, прятаться в тесном и душном шкафу во время визита водопроводчика, покрываясь при этом, по его собственному выражению, «мучительным потом стыда». Каково это — день и ночь, на протяжении долгих девяти лет, есть, пить, спать, любить, отчаиваться, общаться с сыном и писать книги в присутствии чужих людей — охранников, приставленных к нему британским правительством. Каково это — чувствовать, что ты оказался причиной чьей-то смерти или страданий: есть версия — судя по всему, не совсем беспочвенная, — согласно которой именно из-за «Сатанинских стихов» сорвались переговоры о возврате на родину британских и американских заложников в Ливане. С неторопливой плавностью летописца Рушди повествует, как фактически без отца взрослел его ребенок (на момент принятия фетвы Зафару Рушди было девять лет), как рушился брак с американской романисткой Мэриан Уиггинс, как уходили старые друзья и появлялись новые, как в муках рождалась самая светлая и смешная из его книг — «Гарун и море историй».

 

Джозеф Антон — Джозеф в честь Конрада, Антон в честь Чехова — такой псевдоним писатель выбрал, когда спецслужбы обратились к нему с просьбой придумать себе конспиративное имя. Собственно, опубликованная книга — это биография Джозефа Антона, а не Салмана Рушди: именно этим объясняется и третье лицо, в котором она написана, вместо ожидаемого первого, и несколько отстраненный, преувеличенно сдержанный тон повествования. Однако скрытая страсть, обида, раздражение, благодарность, стыд и скорбь, пульсирующие в каждой строчке — да что там, в каждой запятой — этого удивительного текста, без сомнений, принадлежат самому Рушди, одному из самых титулованных и непредсказуемых писателей наших дней. Они-то и составляют главную ценность «Джозефа Антона».